Не праздник она готовила пожар нетерпеливому герою

О Ключницах. версия. онегинская строфа

Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
АСП, «Е.О.», 7г., 37с.

— Клю-ю-юч! — Сир, с повинной головою
уж не Шпиёнка ль к Вам. — КЛЮЧИ(!)
НЕТЕРПЕЛИВОМУ ГЕРОЮ
приперла я. — Шпиёнка, чьих
ты будешь?! — Сродницей Девицы,
которой уж пора родиться, *
чей Муж рискнет Вас осмеять
с ключами-т. — Целая семья
шпиёнов! За ключи награду
прими — Голицынский Дворец,
а Муж-Насмешник — не жилец!
. В высоком терему Отрада
балдела, нЕ дал ей пока
Хозяин, воротясь, пинка!
___
КОЛЛАЖ: опекушинский Пушкин с головой Наполеона + «старый Кремль» с мавзолеем Ленина-Сталина + Буратино с головой старухи Шапокляк.
___
* Наталья Гончарова родилась 27 авг. (8 сент.) 1812, а оккупация фр. Москвы была 2 (14) сент. — 8 (20) окт.
___
Остальные «непонятки» — Вадим Старк, «Наталья Гончарова», ЖЗЛ. стр 32-33:
«Первый год жизни Н. прошел в Кариане, хоз. кот. были в ту пору А.И. Загряжский, ее дядя и крестный отец, и БРАТ ДЕДА НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ЗАГРЯЖСКИЙ, живший в Москве. Он так и остался в Первопрестольной при фр.»; «Он (граф Ф.В.Ростопчин — В. С.) пишет: «Явился ко мне некий ЗАГРЯЖСКИЙ. Это был чел. очень пошлый, враль и барышник. Он заявил мне, что т.к. имущество свое он зарыл в своем саду, то хочет остаться в Москве, чтобы оберегать оное. . Он озаботился устройством конюшен Наполеона и фабрики для починки седел фр. кавалерии.»; «В знаменитых «Рассказах бабушки» Е.П.Яньковой приводится история о некоей ЗАГРЯЖСКОЙ, в 1812 также оставшейся в Москве во время занятия ее фр. Выйдя навстречу Наполеону, она вручила ему большие ключи, якобы от Кремля, за что тот пожаловал ей подмосковные голицынские Кузьминки, куда она и въехала. Когда же по оставлении фр. Москвы вернулся законный хозяин имения князь Сергей Михайлович Голицын, то она не захотела выезжать. . Пришлось послать за становым приставом и так почти силой была выпровожена из Кузьминок их новоявленная владелица. Остается неизвестным, какая это ЗАГРЯЖСКАЯ и кем она приходится владельцам Кариана.»
Еще — А. О. Россет: «Это письмо (Дантеса — В. С.) П, не распечатывая, положил в карман и поехал к бывшей тогда фрейлине г-же Загряжской, с кот. был в родстве». (Да просто Загряжская была сестрой Матушки НН и соответственно НН Тетушкой, — В.С.)
Еще про «шпиенов» среди пушкинской родни рассказано в примечаниях к «Рассказам бабушки» Яньковой. Там — о некоем Визапуре, который в 1812 реально как французский шпион расстрелян был! Бабушка Янькова ошибочно полагала, что Визапур — прозвище мужа пушкинской уже Бабушки Марии Алексеевны Ганнибал Осипа Абрамовича, потому — «черен он». Может, кто так Осипа и обзывал, но расстрелян был эмигрант-мулат, который, будучи пушкинской Бабушки Соседом, ей Дочку — будущую Матушку Пушкина — «Прекрасную Креолку» — возможно, и «заделал». И расстрелян был, возможно, за это дело!

Источник статьи: http://stihi.ru/2018/02/14/8421

Наполеон в романе Пушкина «Евгений Онегин»

Образ французского императора Наполеона Бонапарта грозной тенью навис над всей литературой 19 века.

С этой исторической фигурой связывались не столько политические, сколько нравственно-этические идеи, которые наиболее ёмко сформулировал в романе «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевский.

В вопросе Раскольникова «Тварь я дрожащая или право имею?» слышится отголосок пушкинского предостережения, озвученного поэтом в романе «Евгений Онегин»:

Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.

Слово «тварь», которое использует Достоевский, — прямая реминисценция из «Евгения Онегина».

Раскольников сравнивает себя с Наполеоном, Магомедом, размышляя над тем, можно ли совершить убийство ради великой цели.

Этот вопрос подводит нас к порогу, за которым начинается преступление. А первым задал его Пушкин. Размышляя о поколении своих современников, поэт констатировал: «Мы почитаем всех нулями, а единицами – себя».

Пушкин ненавидел человеческую гордыню. Можно сказать, что образ Наполеона был для поэта её олицетворением. Кроме того, любое подражательство Пушкин считал неприемлемым. Подражание духу иноплеменного превозношения над прочими виделось поэту симптомом наступающих духовных болезней общества.

Наполеон для Пушкина – враг России.

Описывая приезд Татьяны в Москву, поэт любуется Петровским замком, временной резиденцией французского императора перед тем, как город запылал в 1812 году.

…Вот, окружён своей дубравой,
Петровский замок. Мрачно он
Недавнею гордится славой.
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою…

Пушкин гордится тем, что Россия не покорилась захватчику. Славой этой победы была окутана юность поэта. Он и его друзья-лицеисты выросли в культе поклонения героям 12-го года.

Тем больнее было видеть Пушкину в 1820-х годах, что идеи мирового господства и прославление Наполеона снова набирают обороты в молодой дворянской России, едва опомнившейся от роковых потерь.

Маленький «наполеончик» пушкинского романа – Евгений Онегин — смотрит на людей снисходительно и самовлюблённо. Конечно, он не мечтает захватить и подчинить себе мир, но чувство превосходства над ближними ему присуще.

Для Онегина важно, как его воспринимают, что о нём говорят.

«Разве можно сопоставить кровопролитные наполеоновские войны и скуку светского эгоиста?» — спросите вы. Можно и нужно, ведь у них общий корень – гордыня.

Именно она толкает Онегина на преступление, коим является убийство Ленского. По-человечески надо было бы вообще не затевать злой ссоры. По крайней мере, осознав свою ошибку, следовало попросить у Ленского прощения и покончить дело миром.

Но Онегин не делает и этого, боясь, что его сочтут трусом.

Убить человека, совсем юношу, из страха быть осмеянным, — апогей гордости и тщеславия, их торжество.

Это и есть та грань, за которой кончается всё человеческое. Переступая её, Онегин бежит от самого себя и надолго пропадает из поля зрения читателя.

Таким образом, тень Наполеона и тянущаяся за ней идея превосходства единиц над «нулями» видится Пушкину гибельной для человеческой души. Он прямо говорит об этом на страницах своего бессмертного романа.

Источник статьи: http://hronika.su/napoleon-v-romane-pushkina-evgenij-onegin/

Стихотворение и анализ «Москва! Как много в этом звуке…»

Москва! Как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось…

Вот окружен своей дубравой

Мрачно он недавнюю гордится славой.

Напрасно ждал Наполеон

Последним счастьем упоенный

С ключами старого Кремля.

Нет, не пошла Москва моя

К нему с повинной головой,

Не праздник, не приемный дар —

Она готовила пожар

Отселе в думы погружен,

Глядел на грозный пламень он…

Краткое содержание

А. Опекушин. Памятник А.С. Пушкину. 1880

Данный отрывок из поэмы «Евгений Онегин» покоряет красотой и лаконичностью своего сюжета. С первых строк видно, что поэт с огромной любовью и восхищением описывает достоинства непокорённой тирану Москвы. Он называет её не иначе, как «моя Москва». Пушкин передаёт читателям всю силу собственных чувств, овладевших им при встрече с родным городом – героем. Пушкин подчёркивает, что Москва дорога не только ему, но и каждому русскому человеку.

В данном отрывке автор описывает знаменитый Петровский замок, в котором находился Наполеон в момент пожара в 1812 году. Поэт восхищается тем, что Москва не сдалась самонадеянному императору. Каждая строка проникнута чувством патриотизма, огромной гордости за свою Родину. Москва не пошла «с повинной головою» к французам: она «готовила пожар нетерпеливому герою…».

История создания

Перед нами яркий поэтический фрагмент седьмой главы романа «Евгений Онегин». Благодаря лёгкости прочтения и глубокому патриотическому содержанию, этот отрывок давно воспринимается читателями как отдельное произведение. Известно, что поэт работал над романом семь лет, начиная с 1823 года. Точная дата написания данного отрывка не известна.

К моменту написания романа «Евгений Онегин», и данного отрывка в частности, Москва уже утратила статус официальной столицы. Её можно было назвать столицей христианства: в ней располагалась Патриархия православной церкви. Москву того времени многие современники Пушкина называли не иначе, как «большая деревня»: весь город был застроен невысокими деревянными домами.

Когда Пушкину было тринадцать лет, и он учился в Царскосельском Лицее, Москва пережила Бородинскую битву, пожар 1812 года. Поэт написал эти проникновенные строки, посвятив их городу, в котором родился и провёл своё детство.

Жанр, направление, размер

С формальной точки зрения не вполне корректно называть данный отрывок отдельным произведением. Перед нами эмоционально яркое, лирическое воспоминание о героическом прошлом Москвы, выдержанное в жанре гражданской и философской лирики. Данный поэтический отрывок относится к литературному направлению «реализм».

Поэтический размер – четырёхстопный ямб, с чередованием мужской/женской рифмы. В силу того, что перед нами отрывок романа, в нём сохранена рифмовка «онегинской строфы».

Композиция

Композиция произведения линейная. С семантической точки зрения она включает в себя:

1. Вступление – с первых строк поэт выражает восхищение Москвой посредством торжественного слога и высокопарного обращения к великому городу.
2. Развитие воспоминания – поэт описывает Петровский замок, в котором скрывался Наполеон во время пожара, развивая основную мысль, что город не оправдал надежд на скорую победу мирового тирана.
3. Заключение – поэт рассказывает о том, как, не получив «ключи старого Кремля», Наполеон бессильно взирает на горящий город. Французский император, «отселе» погружённый в думу, чувствует себя проигравшим.

Образы и символы

Для раскрытия основной идеи данного отрывка, Пушкин использует содержательную палитру образов:

• образ Москвы – центральный. В трёх первых строках передаются размышления поэта о Москве. В данном случае Москва является не просто городом, она становится олицетворением Родины. Поэт ассоциирует Москву со звуком, в котором заключено так много эмоций «для сердца русского». Победившую Москву поэт описывает на контрасте с коленопреклонённой Москвой, которую мечтал увидеть Наполеон;
• образ Наполеона – рассуждая о Наполеоне, поэт создал выразительный образ опьянённого предчувствием скорой победы завоевателя, который даже не подозревает, что его победам пришёл конец. Он мечтает увидеть Москву «коленопреклоненной с ключами от старого Кремля». В этом отрывке заметна явная насмешка автора над недальновидным, самонадеянным императором. Пушкин называет Наполеона «нетерпеливый герой»: встретив отпор русских, он в грозном пламени горящей Москвы видит свою будущую судьбу;
• образ Петровского замка – часть отрывка, что начинается с картины Петровского замка, содержит такие слова: «мрачно он недавнею гордился славой». Под «недавней славой» следует понимать славу Петровского замка, в котором Наполеон впервые осознал, что уже вступил в русскую столицу, но ещё не одержал победы над Русью. Более того: пленение Москвы явилось началом его поражения. Тем не менее, Наполеон вошёл в город, неся с собою смерть и разрушения – именно этим определяется «мрачность» славы Петровского замка.

Темы и настроение

В данном произведении раскрывается главная тема – геройство и стойкость русского народа, нацеленного на победу над тиранией. Не только анализируемый отрывок, но и весь роман «Евгений Онегин» наполнены чувством истинного патриотизма, гордости за великую историю России. У читателей этих поэтических строк невольно возникает гордость за величие Москвы и её жителей.

Основная идея

Посредством создания этих замечательных строк, Пушкин доносит до нас идею о том, что невозможно сломить народ, который, чувствуя собственную правоту, отстаивает родную землю. Поработителям и тиранам, по мнению автора, всегда сложнее: они изначально не правы, и прекрасно осознают это. На их стороне лишь эгоистичное желание самоутвердиться, не более того. На стороне притесняемых людей – правда, искренность и чувство справедливости.

Средства выразительности

В произведении представлены следующие выразительные средства:

• эпитеты – «мрачный», «повинный», «грозный»;
• метафоры – «счастьем упоенный», «не пошла Москва моя»;
• высокая лексика – «упоенный», «коленопреклоненный», «отселе»;
• риторические отрицания – «не пошла», «не праздник», «не приёмный дар»;
• антитеза – «для сердца русского слилось».

Источник статьи: http://spadilo.ru/proizvedeniya/moskva-kak-mnogo-v-etom-zvuke/

«Евгений Онегин». 7 глава

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать?

Как не любить родной Москвы?

Гоненье на Москву! что значит видеть свет!
Где ж лучше?
Где нас нет.

Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года>
Синея блещут небеса.
Еще прозрачные, леса
Как будто пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой
Летит из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют>
Стада шумят, и соловей
Уж пел в безмолвии ночей.

Как грустно мне твое явленье,
Весна, весна! пора любви!
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови!
С каким тяжелым умиленьем
Я наслаждаюсь дуновеньем
В лицо мне веющей весны
На лоне сельской тишины!
Или мне чуждо наслажденье,
И все, что радует, живит,
Все, что ликует и блестит,
Наводит скуку и томленье
На душу мертвую давно
И все ей кажется темно?

Или, не радуясь возврату
Погибших осенью листов,
Мы помним горькую утрату,
Внимая новый шум лесов;
Или с природой оживленной
Сближаем думою смущенной
Мы увяданье наших лет,
Которым возрожденья пет?
Быть может, в мысли нам приходит
Средь поэтического сна
Иная, старая весна
И в трепет сердце нам приводит
Мечтой о дальней стороне,
О чудной ночи, о луне…

Вот время: добрые ленивцы,
Эпикурейцы-мудрецы,
Вы, равнодушные счастливцы,
Вы, школы Левшина птенцы,
Вы, деревенские Приамы,
И вы, чувствительные дамы,
Весна в деревню вас зовет,
Пора тепла, цветов, работ,
Пора гуляний вдохновенных
И соблазнительных ночей.
В поля, друзья! скорей, скорей,
В каретах, тяжко нагруженных,
На долгих иль на почтовых
Тянитесь из застав градских.

И вы, читатель благосклонный,
В своей коляске выписной
Оставьте град неугомонный,
Где веселились вы зимой;
С моею музой своенравной
Пойдемте слушать шум дубравный
Над безыменною рекой
В деревне, где Евгений мой,
Отшельник праздный и унылый,
Еще недавно жил зимой
В соседстве Тани молодой,
Моей мечтательницы милой,
Но где его теперь уж нет…
Где грустный он оставил след.

Меж гор, лежащих полукругом,
Пойдем туда, где ручеек,
Виясь, бежит зеленым лугом
К реке сквозь липовый лесок.
Там соловей, весны любовник,
Всю ночь поет; цветет шиповник,
И слышен говор ключевой,—
Там виден камень гробовой
В тени двух сосен устарелых.
Пришельцу надпись говорит:
«Владимир Ленский здесь лежит,
Погибший рано смертью смелых,
В такой-то год, таких-то лет.
Покойся, юноша-поэт!»

На ветви сосны преклоненной,
Бывало, ранний ветерок
Над этой урною смиренной
Качал таинственный венок.
Бывало, в поздние досуги
Сюда ходили две подруги,
И на могиле при луне,
Обнявшись, плакали оне.
Но ныне… памятник унылый
Забыт. К нему привычный слег
Заглох. Венка на ветви нет;
Один, под ним, седой и хилый
Пастух по-прежнему поет
И обувь бедную плетет.

Мой бедный Ленский! изнывая,
Не долго плакала она.
Увы! невеста молодая
Своей печали неверна.
Другой увлек ее вниманье,
Другой успел ее страданье
Любовной лестью усыпить,
Улан умел ее пленить,
Улан любим ее душою…
И вот уж с ним пред алтарем
Она стыдливо под венцом
Стоит с поникшей головою,
С огнем в потупленных очах,
С улыбкой легкой на устах.

Мой бедный Ленский! за могилой
В пределах вечности глухой
Смутился ли, певец унылый,
Измены вестью роковой,
Или над Летой усыпленный
Поэт, бесчувствием блаженный,
Уж не смущается ничем,
И мир ему закрыт и нем.
Так! равнодушное забвенье
За гробом ожидает нас.
Врагов, друзей, любовниц глас
Вдруг молкнет. Про одно именье
Наследников сердитый хор
Заводит непристойный спор.

И скоро звонкий голос Оли
В семействе Лариных умолк.
Улан, своей невольник доли,
Был должен ехать с нею в полк.
Слезами горько обливаясь,
Старушка, с дочерью прощаясь,
Казалось, чуть жива была,
Но Таня плакать не могла;
Лишь смертной бледностью покрылось
Ее печальное лицо.
Когда все вышли па крыльцо,
И всё, прощаясь, суетилось
Вокруг кареты молодых,
Татьяна проводила их.

И долго, будто сквозь тумана,
Она глядела им вослед…
И вот одна, одна Татьяна!
Увы! подруга стольких лет,
Ее голубка молодая,
Ее наперсница родная,
Судьбою вдаль занесена,
С ней навсегда разлучена.
Как тень она без цели бродит,
То смотрит в опустелый сад…
Нигде, ни в чем ей нет отрад,
И облегченья не находит
Она подавленным слезам,
И сердце рвется пополам.

И в одиночестве жестоком
Сильнее страсть ее горит,
И об Онегине далеком
Ей сердце громче говорит.
Она его не будет видеть;
Она должна в нем ненавидеть
Убийцу брата своего;
Поэт погиб… но уж его
Никто не помнит, уж другому
Его невеста отдалась.
Поэта память пронеслась
Как дым по небу голубому,
О нем два сердца, может быть,
Еще грустят… На что грустить.

Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий. В поле чистом,
Луны при свете серебристом,
В свои мечты погружена,
Татьяна долго шла одна.
Шла, шла. И вдруг перед собою
С холма господский видит дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над светлою рекою.
Она глядит — и сердце в ней
Забилось чаще и сильней.

Ее сомнения смущают:
«Пойду ль вперед, пойду ль назад.
Его здесь нет. Меня не знают…
Взгляну на дом, на этот сад».
И вот с холма Татьяна сходит,
Едва дыша; кругом обводит
Недоуменья полный взор…
И входит на пустынный двор.
К ней, лая, кинулись собаки.
На крик испуганный ея
Ребят дворовая семья
Сбежалась шумно. Не без драки
Мальчишки разогнали псов,
Взяв барышню под свой покров.

«Увидеть барский дом нельзя ли?»
Спросила Таня. Поскорей
К Анисье дети побежали
У ней ключи взять от сеней;
Анисья тотчас к ней явилась,
И дверь пред ними отворилась,
И Таня входит в дом пустой,
Где жил недавно наш герой.
Она глядит: забытый в зале
Кий на бильярде отдыхал,
На смятом канапе лежал
Манежный хлыстик. Таня дале;
Старушка ей: «А вот камин;
Здесь барин сиживал один.

Здесь с ним обедывал зимою
Покойный Ленский, наш сосед.
Сюда пожалуйте, за мною.
Вот это барский кабинет;
Здесь почивал он, кофей кушал,
Приказчика доклады слушал
И книжку поутру читал…
И старый барин здесь живал;
Со мной, бывало, в воскресенье,
Здесь под окном, надев очки,
Играть изволил в дурачки.
Дай бог душе его спасенье,
А косточкам его покой
В могиле, в мать-земле сырой!»

Татьяна взором умиленным
Вокруг себя на все глядит,
И все ей кажется бесценным,
Все душу томную живит
Полумучительной отрадой:
И стол с померкшею лампадой,
И груда книг, и под окном
Кровать, покрытая ковром,
И вид в окно сквозь сумрак лунный,
И этот бледный полусвет,
И лорда Байрона портрет,
И столбик с куклою чугунной
Под шляпой с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом.

Татьяна долго в келье модной
Как очарована стоит.
Но поздно. Ветер встал холодный.
Темно в долине. Роща спит
Над отуманенной рекою;
Луна сокрылась за горою,
И пилигримке молодой
Пора, давно пора домой.
И Таня, скрыв свое волненье,
Не без того, чтоб не вздохнуть,
Пускается в обратный путь.
Но прежде просит позволенья
Пустынный замок навещать,
Чтоб книжки здесь одной читать.

Татьяна с ключницей простилась
За воротами. Через день
Уж утром рано вновь явилась
Она в оставленную сень.
И в молчаливом кабинете,
Забыв на время все на свете,
Осталась наконец одна,
И долго плакала она.
Потом за книги принялася.
Сперва ей было не до них,
Но показался выбор их
Ей странен. Чтенью предалася
Татьяна жадною душой;
И ей открылся мир иной.

Хотя мы знаем, что Евгений
Издавна чтенье разлюбил,
Однако ж несколько творений
Он из опалы исключил:
Певца Гяура и Жуана
Да с ним еще два-три романа,
В которых отразился век
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.

Хранили многие страницы
Отметку резкую ногтей;
Глаза внимательной девицы
Устремлены на них живей.
Татьяна видит с трепетаньем,
Какою мыслью, замечаньем
Бывал Онегин поражен,
В чем молча соглашался он.
На их полях она встречает
Черты его карандаша.
Везде Онегина душа
Себя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.

И начинает понемногу
Моя Татьяна понимать
Теперь яснее — слава богу —
Того, по ком она вздыхать
Осуждена судьбою властной:
Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес,
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон.
Уж не пародия ли он?

Ужель загадку разрешила?
Ужели слово найдено?
Часы бегут; она забыла,
Что дома ждут ее давно,
Где собралися два соседа
И где об ней идет беседа.
— Как быть? Татьяна не дитя,—
Старушка молвила кряхтя.—
Ведь Оленька ее моложе.
Пристроить девушку, ей-ей,
Пора; а что мне делать с ней?
Всем наотрез одно и то же:
Нейду. И все грустит она,
Да бродит по лесам одна.

«Не влюблена ль она?» — В кого же?
Буянов сватался: отказ.
Ивану Петушкову — тоже.
Гусар Пыхтин гостил у нас;
Уж как он Танею прельщался,
Как мелким бесом рассыпался!
Я думала: пойдет авось;
Куда! и снова дело врозь.
«Что ж, матушка? за чем же стало?
В Москву, на ярманку невест!
Там, слышно, много праздных мест».
— Ох, мой отец! доходу мало.—
«Довольно для одной зимы,
Не то уж дам хоть я взаймы».

Старушка очень полюбила
Совет разумный и благой;
Сочлась — и тут же положила
В Москву отправиться зимой.
И Таня слышит новость эту.
На суд взыскательному свету
Представить ясные черты
Провинциальной простоты,
И запоздалые наряды,
И запоздалый склад речей;
Московских франтов и цирцей
Привлечь насмешливые взгляды.
О страх! нет, лучше и верней
В глуши лесов остаться ей.

Вставая с первыми лучами,
Теперь она в поля спешит
И, умиленными очами
Их озирая, говорит:
«Простите, мирные долины,
И вы, знакомых гор вершины,
И вы, знакомые леса;
Прости, небесная краса,
Прости, веселая природа;
Меняю милый, тихий свет
На шум блистательных сует…
Прости ж и ты, моя свобода!
Куда, зачем стремлюся я?
Что мне сулит судьба моя?»

Ее прогулки длятся доле.
Теперь то холмик, то ручей
Остановляют поневоле
Татьяну прелестью своей.
Она, как с давними друзьями,
С своими рощами, лугами
Еще беседовать спешит.
Но лето быстрое летит.
Настала осень золотая.
Природа трепетна, бледна,
Как жертва, пышно убрана…
Вот север, тучи нагоняя,
Дохнул, завыл — и вот сама
Идет волшебница зима.

Пришла, рассыпалась; клоками
Повисла на суках дубов;
Легла волнистыми коврами
Среди полей, вокруг холмов;
Брега с недвижною рекою
Сравняла пухлой пеленою;
Блеснул мороз. И рады мы
Проказам матушки зимы.
Не радо ей лишь сердце Тани.
Нейдет она зиму встречать,
Морозной пылью подышать
И первым снегом с кровли бани
Умыть лицо, плеча и грудь:
Татьяне страшен зимний путь.

Отъезда день давно просрочен,
Проходит и последний срок.
Осмотрен, вновь обит, упрочен
Забвенью брошенный возок.
Обоз обычный, три кибитки
Везут домашние пожитки,
Кастрюльки, стулья, сундуки,
Варенье в банках, тюфяки,
Перины, клетки с петухами,
Горшки, тазы et cetera,
Ну, много всякого добра.
И вот в избе между слугами
Поднялся шум, прощальный плач:
Ведут на двор осьмнадцать кляч,

В возок боярский их впрягают,
Готовят завтрак повара,
Горой кибитки нагружают,
Бранятся бабы, кучера.
На кляче тощей и косматой
Сидит форейтор бородатый,
Сбежалась челядь у ворот
Прощаться с барами. И вот
Уселись, и возок почтенный,
Скользя, ползет за ворота.
«Простите, мирные места!
Прости, приют уединенный!
Увижу ль вас. » И слез ручей
У Тани льется из очей.

Когда благому просвещение
Отдвинем более границ,
Со временем (по расчисленью
Философических таблиц,
Лет чрез пятьсот) дороги, верно,
У нас изменятся безмерно:
Шоссе Россию здесь и тут,
Соединив, пересекут.
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой,
Раздвинем горы, под водой
Пророем дерзостные своды,
И заведет крещеный мир
На каждой станции трактир.

Теперь у нас дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают;
Трактиров нет. В избе холодной
Высокопарный, но голодный
Для виду прейскурант висит
И тщетный дразнит аппетит,
Меж тем как сельские циклопы
Перед медлительным огнем
Российским лечат молотком
Изделье легкое Европы,
Благословляя колеи
И рвы отеческой земли.

Зато зимы порой холодной
Езда приятна и легка.
Как стих без мысли в песне модной,
Дорога зимняя гладка.
Автомедоны наши бойки,
Неутомимы наши тройки,
И версты, теша праздный взор,
В глазах мелькают, как забор 13.
К несчастью, Ларина тащилась,
Боясь прогонов дорогих,
Не на почтовых, на своих,
И наша дева насладилась
Дорожной скукою вполне:
Семь суток ехали оне.

Но вот уж близко. Перед ними
Уж белокаменной Москвы,
Как жар, крестами золотыми
Горят старинные главы.
Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!

Вот, окружен своей дубравой,
Петровский замок. Мрачно он
Недавнею гордится славой.
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Отселе, в думу погружен,
Глядел на грозный пламень он.

Прощай, свидетель падшей славы,
Петровский замок. Ну! не стой,
Пошел! Уже столпы заставы
Белеют: вот уж по Тверской
Возок несется чрез ухабы.
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.

В сей утомительной прогулке
Проходит час-другой, и вот
У Харитонья в переулке
Возок пред домом у ворот
Остановился. К старой тетке,
Четвертый год больной в чахотке,
Они приехали теперь.
Им настежь отворяет дверь,
В очках, в изорванном кафтане,
С чулком в руке, седой калмык.
Встречает их в гостиной крик
Княжны, простертой на диване.
Старушки с плачем обнялись,
И восклицанья полились.

— Княжна, mon ange! —
«Pachette!» — Алина!
«Кто б мог подумать? Как давно!
Надолго ль? Милая! Кузина!
Садись — как это мудрено!
Ей-богу, сцена из романа…»
—— А это дочь моя, Татьяна.—
«Ах, Таня! подойди ко мне —
Как будто брежу я во сне…
Кузина, помнишь Грандисона?»
— Как, Грандисон. а, Грандисон!
Да, помню, помню. Где же он? —
«В Москве, живет у Симеона;
Меня в сочельник навестил;
Недавно сына он женил.

А тот… но после всё расскажем,
Не правда ль? Всей ее родне
Мы Таню завтра же покажем.
Жаль, разъезжать нет мочи мне;
Едва, едва таскаю ноги.
Но вы замучены с дороги;
Пойдемте вместе отдохнуть…
Ох, силы нет… устала грудь…
Мне тяжела теперь и радость,
Не только грусть… душа моя,
Уж никуда не годна я…
Под старость жизнь такая гадость…»
И тут, совсем утомлена,
В слезах раскашлялась она.

Больной и ласки и веселье
Татьяну трогают; но ей
Нехорошо на новоселье,
Привыкшей к горнице своей.
Под занавескою шелковой
Не спится ей в постеле новой,
И ранний звон колоколов,
Предтеча утренних трудов,
Ее с постели подымает.
Садится Таня у окна.
Редеет сумрак; но она
Своих полей не различает:
Пред нею незнакомый двор,
Конюшня, кухня и забор.

И вот: по родственным обедам
Развозят Таню каждый день
Представить бабушкам и дедам
Ее рассеянную лень.
Родне, прибывшей издалеча,
Повсюду ласковая встреча,
И восклицанья, и хлеб-соль.
«Как Таня выросла! Давно ль
Я, кажется, тебя крестила?
А я так па руки брала!
А я так за уши драла!
А я так пряником кормила!»
И хором бабушки твердят:
«Как наши годы-то летят!»

Но в них не видно перемены;
Всё в них на старый образец:
У тетушки княжны Елены
Все тот же тюлевый чепец;
Все белится Лукерья Львовна,
Все то же лжет Любовь Петровна,
Иван Петрович так же глуп,
Семен Петрович так же скуп,
У Пелагеи Николавны
Все тот же друг мосьё Финмуш,
И тот же шпиц, и тот же муж;
А он, все клуба член исправный,
Все так же смирен, так же глух
И так же ест и пьет за двух.

Их дочки Таню обнимают.
Младые грации Москвы
Сначала молча озирают
Татьяну с ног до головы;
Ее находят что-то странной,
Провинциальной и жеманной,
И что-то бледной и худой,
А впрочем очень недурной;
Потом, покорствуя природе,
Дружатся с ней, к себе ведут,
Целуют, нежно руки жмут,
Взбивают кудри ей по моде
И поверяют нараспев
Сердечны тайны, тайны дев,

Чужие и свои победы,
Надежды, шалости, мечты.
Текут невинные беседы
С прикрасой легкой клеветы.
Потом, в отплату лепетанья,
Ее сердечного признанья
Умильно требуют оне.
Но Таня, точно как во сне,
Их речи слышит без участья,
Не понимает ничего,
И тайну сердца своего,
Заветный клад и слез и счастья,
Хранит безмолвно между том
И им не делится ни с кем.

Татьяна вслушаться желает
В беседы, в общий разговор;
Но всех в гостиной занимает
Такой бессвязный, пошлый вздор;
Все в них так бледно, равнодушно;
Они клевещут даже скучно;
В бесплодной сухости речей,
Расспросов, сплетен и вестей
Не вспыхнет мысли в целы сутки,
Хоть невзначай, хоть наобум;
Не улыбнется томный ум,
Не дрогнет сердце, хоть для шутки.
И даже глупости смешной
В тебе не встретишь, свет пустой.

Архивны юноши толпою
На Таню чопорно глядят
И про нее между собою
Неблагосклонно говорят.
Один какой-то шут печальный
Ее находит идеальной
И, прислонившись у дверей,
Элегию готовит ей.
У скучной тетки Таню встретя,
К ней как-то Вяземский подсел
И душу ей запять успел.
И, близ него ее заметя,
Об ней, поправя свой парик,
Осведомляется старик.

Но там, где Мельпомены бурной
Протяжный раздается вой,
Где машет мантией мишурной
Она пред хладною толпой,
Где Талия тихонько дремлет
И плескам дружеским не внемлет,
Где Терпсихоре лишь одной
Дивится зритель молодой
(Что было также в прежни леты,
Во время ваше и мое),
Не обратились на нее
Ни дам ревнивые лорнеты,
Ни трубки модных знатоков
Из лож и кресельных рядов.

Ее привозят и в Собранье.
Там теснота, волненье, жар,
Музыки грохот, свеч блистанье,
Мельканье, вихорь быстрых пар,
Красавиц легкие уборы,
Людьми пестреющие хоры,
Невест обширный полукруг,
Всё чувства поражает вдруг.
Здесь кажут франты записные
Свое нахальство, свой жилет
И невнимательный лорнет.
Сюда гусары отпускные
Спешат явиться, прогреметь,
Блеснуть, пленить и улететь.

У ночи много звезд прелестных,
Красавиц много на Москве.
Но ярче всех подруг небесных
Луна в воздушной синеве.
Но та, которую не смею
Тревожить лирою моею,
Как величавая луна,
Средь жен и дев блестит одна.
С какою гордостью небесной
Земли касается она!
Как негой грудь ее полна!
Как томен взор ее чудесный.
Но полно, полно; перестань:
Ты заплатил безумству дань.

Шум, хохот, беготня, поклоны,
Галоп, мазурка, вальс… Меж тем,
Между двух теток у колонны,
Не замечаема никем,
Татьяна смотрит и не видит,
Волненье света ненавидит;
Ей душно здесь… она мечтой
Стремится к жизни полевой,
В деревню, к бедным поселянам,
В уединенный уголок,
Где льется светлый ручеек,
К своим цветам, к своим романам
И в сумрак липовых аллей,
Туда, где он являлся ей.

Так мысль ее далече бродит:
Забыт и свет и шумный бал,
А глаз меж тем с нее не сводит
Какой-то важный генерал.
Друг другу тетушки мигнули
И локтем Таню враз толкнули,
И каждая шепнула ей:
— Взгляни налево поскорей.—
«Налево? где? что там такое?»
— Ну, чтобы ни было, гляди…
В той кучке, видишь? впереди,
Там, где еще в мундирах двое…
Вот отошел… вот боком стал…—
«Кто? толстый этот генерал?»

Но здесь с победою поздравим
Татьяну милую мою
И в сторону свой путь направим,
Чтоб не забыть, о ком пою…
Да кстати, здесь о том два слова:
Пою приятеля младого
И множество его причуд.
Благослови мой долгий труд,
О ты, эпическая муза!
И, верный посох мне вручив,
Не дай блуждать мне вкось и вкрив.
Довольно. С плеч долой обуза!
Я классицизму отдал честь:
Хоть поздно, а вступленье есть.
Главы романа «Евгений Онегин»:

Пушкин писал седьмую главу романа «Евгений Онегин» с августа 1827 г. по ноябрь 1828 г. (с перерывами). Впервые напечатана (отдельным изданием) 18.03.1830 г.

Источник статьи: http://poetpushkin.ru/evgeniy-onegin/evgenij-onegin-7-glava.html